Три свидания. Поэма.

Владимир Соловьев
ТРИ СВИДАНЬЯ
Москва - Лондон - Египет . 1862 - 1875 - 1876

Заранее над смертью торжествуя
И цепь времен любовью одолев,
Подруга вечная, тебя не назову я,
Но ты почуешь трепетный напев...

Не веруя обманчивому миру,
Под грубою корою вещества
Я осязал нетленную порфиру
И узнавал сиянье Божества...

Не трижды ль ты далась живому взгляду -
Не мысленным движением, о нет! -
В предвестие, иль в помощь, иль в награду
На зов души твой образ был ответ.

1
И в первый раз,- о, как давно то было! -
Тому минуло тридцать шесть годов,
Как детская душа нежданно ощутила
Тоску любви с тревогой смутных снов.

Мне девять лет, она...* ей девять тоже.
"Был майский день в Москве", как молвил Фет.
Признался я. Молчание. О, Боже
Соперник есть. А! он мне даст ответ.

Дуэль, дуэль! Обедня в Вознесенье.
Душа кипит в потоке страстных мук.
Житейское... отложим... попеченье -
Тянулся, замирал и замер звук.

29 июня 1898

Алтарь открыт... Но где ж священник, дьякон?
И где толпа молящихся людей?
Страстей поток,- бесследно вдруг иссяк он.
Лазурь кругом, лазурь в душе моей.

Пронизана лазурью золотистой,
В руке держа цветок нездешних стран,
Стояла ты с улыбкою лучистой,
Кивнула мне и скрылася в туман.

И детская любовь чужой мне стала,
Душа моя - к житейскому слепа...
И немка-бонна грустно повторяла:
"Володинька - ах! слишком он глупа!"

2
Прошли года. Доцентом и магистром
Я мчуся за границу в первый раз.
Берлин, Ганновер, Кельн - в движенье быстром
Мелькнули вдруг и скрылися из глаз.

Не света центр, Париж, не край испанский,
Не яркий блеск восточной пестроты -
Моей мечтою был Музей Британский,
И он не обманул моей мечты.

Забуду ль вас, блаженные полгода?
Не призраки минутной красоты,
Не быт людей, не страсти, не природа -
Всей, всей душой одна владела ты.

Пусть там снуют людские мириады
Под грохот огнедышащих машин,
Пусть зиждутся бездушные громады,-
Святая тишина, я здесь один.

Ну, разумеется, cum grano salis!
Я одинок был, но не мизантроп;
В уединении и люди попадались,
Из коих мне теперь назвать кого б

Жаль, в свой размер вложить я не сумею
Их имена, не чуждые молвы...
Скажу: два-три британских чудодея
Да два иль три доцента из Москвы.

Все ж больше я один в читальном зале;
И верьте иль не верьте - видит Бог,
Что тайные мне силы выбирали
Все, что о ней читать я только мог.

Когда же прихоти греховные внушали
Мне книгу взять "из оперы другой" -
Такие тут истории бывали,
Что я в смущенье уходил домой.

И вот однажды - к осени то было -
Я ей сказал: "0 Божества расцвет
Ты здесь, я чую,- что же не явила
Себя глазам моим ты с детских лет?"

И только я помыслил это слово -
Вдруг золотой лазурью все полно,
И предо мной она сияет снова -
Одно ее лицо - оно одно.

И то мгновенье долгим счастьем стало,
К земным делам опять душа слепа,
И если речь "серьезный" слух встречала,
Она была невнятна и глупа.

3
Я ей сказал: "Твое лицо явилось,
Но всю тебя хочу я увидать.
Чем для ребенка ты не поскупилась,
В том - юноше нельзя же отказать!"

"В Египте будь!" - внутри раздался голос.
В Париж - и к югу пар меня несет.
С рассудком чувство даже не боролось:
Рассудок промолчал, как идиот.

На Льон, Турин, Пьяченцу и Анкону,
На Фермо, Бари, Бриндизи - и вот
По синему трепещущему лону
Уж мчит меня британский пароход.

Кредит и кров мне предложил в каире
Отель "Аббат" - его уж нет, увы!
Уютный, скромный, лучший в целом мире...
Там были русские, и даже из Москвы.

Всех тешил генерал - десятый номер,-
Кавказскую он помнил старину...
Его назвать не грех - давно он помер,
И лихом я его не помяну.

То Ростислав Фаддеев был известный,
В отставке воин и владел пером.
Назвать кокотку иль собор поместный -
Ресурсов тьма была сокрыта в нем.

Мы дважды в день сходились за табльдотом;
Он весело и много говорил,
Не лез в карман за скользким анекдотом
И философствовал по мере сил.

Я ждал меж тем заветного свиданья,
И вот однажды, в тихий час ночной,
Как ветерка прохладное дыханье:
"В пустыне я - иди туда за мной".

Идти пешком (из Лондона в Сахару
Не возят даром молодых людей,-
В моем кармане - хоть кататься шару,
И я живу в кредит уж много дней)

Бог весть куда, без денег, без припасов,
И я в один прекрасный день пошел -
Как дядя Влас, что написал Некрасов.
(Ну, как-никак, а рифму я нашел).

Смеялась, верно, ты, как средь пустыни
В цилиндре высочайшем и в пальто,
За черта принятый, в здоровом бедуине
Я дрожь испуга вызвал и за то

Чуть не убит,- как шумно, по-арабски
Совет держали шейхи двух родов,
Что делать им со мной, как после рабски
Скрутили руки и без лишних слов

Подальше отвели, преблагородно
Мне руки развязали - и ушли.
Смеюсь с тобой: богам и людям сродно
Смеяться бедам, раз они прошли.

Тем временем немая ночь на землю
Спустилась прямо, без обиняков.
Кругом лишь тишину одну я внемлю
Да вижу мрак средь звездных огоньков.

Прилегши наземь, я глядел и слушал...
Довольно гнусно вдруг завыл шакал;
В своих мечтах меня он, верно, кушал,
А на него и палки я не взял.

Шакал-то что! Вот холодно ужасно...
Должно быть, нуль,- а жарко было днем...
Сверкают звезды беспощадно ясно;
И блеск, и холод - во вражде со сном.

И долго я лежал в дремоте жуткой,
И вот повеяло: "Усни, мой бедный друг!"
И я уснул; когда ж проснулся чутко -
Дышали розами земля и неба круг.

И в пурпуре небесного блистанья
Очами, полными лазурного огня,
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.

Что есть, что было, что грядет вовеки -
Все обнял тут один недвижный взор...
Синеют подо мной моря и реки,
И дальний лес, и выси снежных гор.

Все видел я, и все одно лишь было -
Один лишь образ женской красоты...
Безмерное в его размер входило,-
Передо мной, во мне - одна лишь ты.

0 лучезарная! тобой я не обманут:
Я всю тебя в пустыне увидал...
В моей душе те розы не завянут,
Куда бы ни умчал житейский вал.

Один лишь миг! Видение сокрылось -
И солнца шар всходил на небосклон.
В пустыне тишина. Душа молилась,
И не смолкал в ней благовестный звон.

Дух бодр! Но все ж не ел я двое суток,
И начинал тускнеть мой высший взгляд.
Увы как ты ни будь душою чуток,
А голод ведь не тетка, говорят.

На запад солнца путь держал я к Нилу
И вечером пришел домой в Каир.
Улыбки розовой душа следы хранила,
На сапогах - виднелось много дыр.

Со стороны все было очень глупо
(Я факты рассказал, виденье скрыв).
В молчанье генерал, поевши супа,
Так начал важно, взор в меня вперив:

"Конечно, ум дает права на глупость,
Но лучше сим не злоупотреблять:
Не мастерица ведь людская тупость
Виды безумья точно различать.

А потому, коль вам прослыть обидно
Помешанным иль просто дураком,-
Об этом происшествии постыдном
Не говорите больше ни при ком".

И много он острил, а предо мною
Уже лучился голубой туман
И, побежден таинственной красою,
Вдаль уходил житейский океан.

Еще невольник суетному миру,
Под грубою корою вещества
Так я прозрел нетленную порфиру
И ощутил сиянье Божества.

Предчувствием над смертью торжествуя
И цепь времен мечтою одолев,
Подруга вечная, тебя не назову я,
А ты прости нетвердый мой напев!

2б - 29 сентября 1898

* Она этой строфы была простою маленькой барышней
и не имеет ничего общего с тою , к которой обращено
вступление.

Примечание. Осенний вечер и глухой лес внушили мне
воспроизвести в шутливых стихах самое значительное из
того, что до сих пор случилось со мною в жизни. Два дня
воспоминания и созвучия неудержимо поднимались в
моем сознании, и на третий день была готова эта маленькая
автобиография, которая понравилась некоторым
поэтам и некоторым дамам.- от автора ВСС.